Лев Исаакович Красный¹

О студенческих годах в Горном институте

( из статьи «Жизнь пролетевшая – ее свет и тени» // Геология – жизнь моя… Сборник очерков. Вып.2. М (Росгео, МПР РФ, центр «Геокарт»).:2000.с.155-188).
Где-то в раннем детстве мой отец, учитель естествознания, один из любимых учеников известного основателя научной систе­мы физического воспитания П. Ф. Лесгафта, в беседах со мной, единственным сыном (было еще две сестры), любил рассказывать о путешествиях. Он мечтал, что когда-нибудь мы будем ездить на оленях, верблюдах, собаках, участвовать в приключениях. Может быть, это и определило мое твердое решение поступать в Горный институт.

Путь к Горному институту был далеко не простым. В 1928 и 1929 гг. успешно преодолел вступительные экзамены (тогда выставляли только две отметки: удовлетворительно и неудовлетворительно). Первым шла письменная работа по математике. При конкурсе 25 человек на место процентов семьдесят провалилось, и их не допустили к дальнейшим экзаменам. Но стопроцентная сдача не гарантировала приема в институт. В те годы ценилось другое. В первую очередь принимались рабочие или лица с большим тру­довым стажем. Для меня, сына учителя, места дважды не оказалось. И только весной 1930 г. я, имея диплом об окончании курсов коллекторов при Неметаллическом геологоразведочном институте, был принят на первый курс без экзаменов. Упорство при преодоле­нии препятствий было вознаграждено. Через много лет в 1999 г. я получил диплом почетного профессора кафедры исторической геологии и геологии России. Горжусь, что благодаря своему упорству не сошел с намеченного пути. В эти годы в области геологоразведочного дела понадобилось много специалистов. Вместе со мной учились и немолодые студенты. Среди них выделялись вышедшие из военно-морского флота Карп Антонов, Георгий Зима и Виктор Каковкин. Зима во время войны вернулся в Балтфлот и стал руко­водителем гидрографической службы.

После первого курса, отбыв геодезическую практику в Кавголо-во, я впервые вошел в здание Геолкома на Среднем проспекте. В начале 30-х годов резко усилилось внимание к геологоразведочным работам. Геолком, как щедрая мать, выделила дочерние институты - Черных ме­таллов, Цветных металлов, Неметаллический, Геологической съемки. Расширился прием студентов на геологические факультеты Горного института. Из университета туда был переведен целый курс. Институт черных металлов помог мне устроиться на работу в буровую партию, закладывавшую первую сква­жину в дер. Коробково. Бедная деревушка переживала тогда малопонятный крестьянам переход к колхозному строительству. Молодые, не очень задумываясь, по вечерам устраивали посиделки, где ленинградский студент был почетным гостем. Скважина, пробуренная под руководством немецкого инженера от компании «Вирт» и с участием талантливого русского бурового мастера Яковлева, дала богатую железную руду. Я, взобравшись на копер, прикрепил красную косынку, пожертвованную студенткой Аллой Феофиловой.

После третьего курса Горного института появилась возмож­ность помочь семье, осиротевшей после смерти отца в 1922 г. В Нефтяном геологоразведочном институте набирали младший научный персонал в трест «Сахалиннефть». Издавна нефть острова представляла интерес как энергетическая база восточных окраин нашей страны, но привлекала внимание и южного соседа - Японию. Концессия «Секию Карафуто Кабусики Кайшо» в эти годы добывала здесь очень нужное ей горючее. В Охинском районе наши и японские участки были нарезаны в шахматном порядке. Ряды вышек стремительно выстраивались вдоль границ. Советская и японская стороны торопились обеспечить притоки нефти из соседних продуктивных пластов.

Первый полевой сезон прошел на северо-западе острова в бассейне р. Лангери. Описывая шурфы, я тщательно выискивал в обыч­но рыхлых песчаных толщах пропластки глин, чтобы определить элементы залегания. Нередко приходилось выручать бурундуков, попадавших в выработки с вертикальными стенками. Задерживаясь на шурфовочных линиях до темноты, я доверял возвращение в лагерь тонконогой кобыле Лангерине. В темноте она ни разу не сбилась с тропы. Зима 1933-1934 гг. в Охе прошла стремительно. В большом помещении одноэтажного барака собиралась веселая компания дальневосточников. После обильного снегопада кто-либо по жребию через чердак спускался вниз и откапывал входную дверь.

Второе сахалинское лето прошло на границе с Японией, прохо­дящей по 50-й широте. Командир заставы выделил двух погранич­ников, которые повсюду сопровождали мой отряд. Молодые солда­ты помогали в тяжелой маршрутной съемке. Через год я успешно защитил диплом, и в 1937 г. в Хабаровске вышла из печати брошюра «Геология юго-восточной части Северного Сахалина». Поздней осенью на небольшом судне, которое обходило все промыслы, забирая бочки соленой рыбы, я прибыл поздней ночью во Владиво­сток. Город предстал огромной россыпью огней.

Длинный путь Владивосток-Москва и Москва-Ленинград. Снова Горный институт. В комиссионном магазине купил кожаное темно-синее пальто, вскоре после первого дождя потускневшее. Новая группа геологов-съемщиков и более сознательное отношение к лекциям и практическим занятиям. Заработанные на острове деньги помогли семье стойко пережить зиму 1934-1935 гг.

Влечение к новым далям привело меня летом 1935 г. к Копет-Дагу. До этого времени попытки получить хорошую геологическую полевую школу от опытных исследователей складывались неудачно. В 1932 г. на практике в Калбинском хребте начальник партии В. И. Михеев перед отправлением в поле заболел. Я, неоперившийся птенец, провел ряд маршрутов в позднепалеозойских отложениях. Тогда среди собранных образцов горных пород оказались впервые здесь найденные серпентиниты, которые распознал в моей коллекции Н. А. Елисеев, научный руководитель экспедиции. На Сахалине известный геолог И. Б. Плешаков оставил меня руководить отрядом, и до конца сезона я его так и не видел.

В 1935 г. появилась надежда, что известный стратиграф и па­леонтолог А. В. Данов поможет в приобретении нужных систем­ных знаний. Но... придав мне молодого геолога туркмена Ак-Берды-Хаджи-Мамед-оглы, он оставил нас на все лето одних, а сам вместе с проводником, охотником Махтум-Кули, успешно зани­мался добычей мяса, истребляя горных баранов.

Так и прошли все мои полевые исследования в Прииртышье, на Сахалине и Копет-Даге в самостоятельной работе, приучившей на­деяться только на себя, на собственную интуицию и институтские знания.

Как-то не очень заметно прошло вручение диплома. В комиссии по распределению на постоянную работу проблем не возникло. Поздоровавшись, я произнес: «Прошу направить меня на работу на Дальний Восток». Многие из нашего выпуска геологов и разведчиков уехали на северо-восток страны в приколымские дали, где развертывались поисковые работы на золото и олово. Из моих друзей это были Володя Титов, Изя Драбкин и Виктор Матвеенко. Они стали крупными организаторами и руководителями производственных и научно-исследовательских работ. Два последних получили Государственную премию Советского Союза.

И все мысли, вплоть до Владивостока, были направлены к одной цели: быстрее выехать в поле. В 1936 г. были созданы два управления: Дальневосточное в Хабаровске и Приморское во Владивостоке. Я получил должность начальника Удыльской геологосъемочной партии. В полевой сезон 1936 г. на лодке и пешком про­ложил многокилометровые маршруты по Амуру, его притокам и озерам, исследуя Нижнее Приамурье от Богородска до Тыра. Тогда впервые была найдена меловая фауна на Вассинской протоке и об­наружено олово-вольфрамовое оруденение на горе Тыди. О нем речь пойдет ниже.

В 1937 и 1939 гг. в моей партии, возглавляя самостоятельные отряды, работала Вера Константиновна Елисеева, талантливый геолог-стратиграф, автор обобщений по пермской и каменноуголь­ной системам Дальнего Востока. Это была моя добрая и верная жена. В 1941 г. из блокадного Ленинграда со старшим сыном Леонидом она эвакуировалась в Пятигорск, там жили родители мужа моей старшей сестры. В январе 1942 г. там родился сын Миша. В страшные дни нашествия немцев на Северный Кавказ она, жена советского офицера, пряталась у приютивших ее жителей Ессенту­ков. На Северном Кавказе погибли от рук преступных немецких захватчиков моя мать, сестры и две племянницы - Изольда и Элеонора в возрасте 12 и 7 лет.

В конце июня 1941 г. жизнь в одночасье изменилась коренным образом. Пришлось сменить полевую «энцефалитку» на китель с лейтенантскими нашивками, а седло - на пост командира батареи береговой обороны Балтийского флота. Вихрь войны бросил меня на форт Краснофлотский, известный под именем Красная Горка. Война была не только испытанием воли, концентрацией физиче­ских и духовных сил, но и непрерывной учебой. При инспекцион­ной поездке командующий артиллерией Балтийского флота вице-адмирал И. И. Грен знакомился с командирами батарей форта Красная Горка. Капитан Мельников, ст. лейтенант Юдин доклады­вают: «Окончили Севастопольское училище береговой обороны», ст. лейтенант Красный: «Ленинградский горный институт». Будучи глуховатым, как все артиллеристы, Грен удивленно переспросил: «Что, что Вы окончили?» Я повторил. Тут же было приказано сопровождавшему вице-адмирала капитану I ранга: «Проверить!» После экзамена - заключение: «Годен!» Старая 322-я батарея с пушками Канэ не имела нужной дальности огня. По приказу начальника артиллерии Кронштадтского морского оборонительного района срочно на мысе Серая Лошадь была поставлена полубатарея- два 130-миллиметровых современных орудия, и я, командуя ею, вел контрбатарейную борьбу с финскими и немецкими уста­новками на северном берегу залива, обеспечивая проход наших кораблей к островам Сескар и Лавансаари.

На северном борту р. Воронка на высокой ели было оборудовано «гнездо», с которого командиры батарей форта, в том числе и я, по очереди вели наблюдение за дислокацией войск противника и корректировали огонь дальнобойной артиллерии. По поводу этой реки писатель Лев Успенский, яркие выступления которого мы слышали в самое тяжелое время на форту, писал: «...Удивительное дело, фашистская армия в те годы, бросаясь то на запад, то на вос­ток, форсировала сотни могучих водных потоков: Шельду и Маас в Бельгии, Марну, Сену, Луару во Франции, Сан в Польше... Но пересечь речку Воронку, жалкую - курица вброд перейдет! - ей так и не удалось...».

В конце войны академик С. С. Смирнов, получив правительственное распоряжение мобилизовать геологов для решения урановой проблемы, написал письмо командующему Балтийским флотом адмиралу Трибуцу с просьбой об отзыве меня из состава береговой обороны. И в марте 1946 г., уже будучи начальником штаба 31 -го Краснознаменного артдивизиона, я был возвращен во ВСЕГЕИ и через два месяца в Западном Приохотье вел работы по поискам радиоактивных руд.

Я и многие мои коллеги, прошедшие войну и возвратившиеся к любимому, независимо от нас прерванному делу, с радостью и подъемом включились в новые геологические исследования. Пионерное изучение Западного Приохотья - района побережья Охотского моря и его заливов - позволило обосновать продолжение Монголо-Охотских структур до Шантарских островов, где были открыты эвгеосинклинальные девонские образования. Принципиально свежее ви­дение этого ключевого района Дальнего Востока позволило успешно защитить в 1955 г. докторскую диссертацию, а одновременно с коллективом местных и ленинградских геологов создать ряд крупных обобщающих монографий и карт, охватывающих Северо-Восточную Азию и прилегающие к ней краевые моря.

В шестидесятые годы были подведены итоги работ в Нижнем Приамурье и Комсомольском оловорудном районе. Группе геологов и разведчиков, куда входили мои близкие друзья В. А. Ярмолюк и Ю. И. Бакулин, была вручена Ленинская премия. Я ее получил в Мариинском дворце в Ленинграде летом 1964 г. Вспоминаю, как из за­ла выходит большая группа награжденных «открытыми» премиями, остаются несколько военных и я - геолог. Зачитывается постановле­ние Комитета при Совете Министров СССР: «Звание лауреата Ленинской премии присуждается - Красному Льву Исааковичу - за открытие и разведку крупного месторождения полезных иско­паемых». «Открытие» - что стоит за этим словом? Поисковая нить обычно не очень прочная. Она то обрывается и исчезает, то вновь возникает и ведет к заветной цели. Так было и с Комсомольским оловорудным районом, промышленное освоение которого началось ных районов россыпной золотоносности. Названия приисков - Заманчивый, Спорный, Сомнительный, Печальный, Богомдарованный - запечатлели отношение первооткрывателей к своим находкам. Однако долгие годы об оловоносности в нижнем течении Амура ничего не было известно.

В теплый августовский день 1936 г. вместе с проводником-охотником и рыболовом Иваном Гево - эвенком по отцу и нанай­цем по матери - я поднимался по крутому склону одиноко возвы­шающейся сопки Тыди, нависшей над излучиной р. Бичи. Упругие кусты кедрового стланика и покров светлого лишайника - «оленье­го мха» - скрывали скользкие глыбы горных пород. Неожиданно в их обломках блеснули черные блестящие кристаллы вольфрамита и крупные бурые многогранники касситерита - оловянного камня. Из последнего, уже в Хабаровске, я получил под паяльной трубкой королек чистого олова- вероятно, первого металлического олова из природных руд Хабаровского края. Не думалось тогда, что застывшая серебристая капелька - проблеск зари будущего солнечного сияния Комсомольского рудного района.

Прошло почти два десятилетия, и оборвавшуюся было нить подхватил Олег Кабаков, молодой сотрудник отдела геологии и полезных ископаемых Востока СССР ВСЕГЕИ, который я в те го­ды возглавлял. Будучи одновременно научным руководителем Дальневосточной экспедиции, я обосновал теоретическую возмож­ность обнаружения оловорудных районов в пределах левобережья Амура и настоял на организации тематического отряда Кабакова. 11 сентября 1955 г., когда Олегу исполнилось 27 лет, в маршруте по р. Силинка он открыл богатое месторождение олова, названное им Солнечное. Вскоре был введен в горнопромышленное освоение Комсомольский оловорудный район, и в 60-х годах страна получи­ла относительно дешевый и очень нужный ей металл.

<…>
С. С. Смирнов и А. Н. Криштофович общались со мной, как с сформировавшимся геологом, имевшим опыт самостоятельных исследований, тогда как Дмитрия Васильевича Наливкина я узнал еще будучи студентом последнего курса Горного института. Внешний облик его соответствовал внутреннему содержанию. Привлекало его красивое, с правильными чертами лицо и складная фигура. С ним приятно было общаться, ибо чувствовалось внима­ние к собеседнику. В 30-х годах в острых дискуссиях о геологическом и тектоническом районировании Советского Союза, в отличие от увлекательных речей М. М. Тетяева и изысканной манеры Ю. А. Жемчужникова, Д. В. Наливкин рассказывал нарочито уп­рощенно о собственных наблюдениях геологического строения Урала, Тянь-Шаня и других регионов страны. К нему применимо французское изречение, которым П. Капица охарактеризовал Э. Розенфорда: «Простота - вот самая большая мудрость!».

Под влиянием Дмитрия Васильевича прошли мои многолетние работы по геологической картографии, о чем будет сказано дальше. Он понимал, какой важнейшей формой отображения строения и эволюции регионов нашей страны и в целом Советского Союза является геологическая карта. Характерны названия, которые давал Дмитрий Васильевич некоторым из описаний этих карт: «Портрет континента» или «Друг мой - геологическая карта». Достоинства этих карт заключались в выборе оптимальной нагрузки (стратиграфического и петрологического расчленения, элементов тектоники) в соответствии с масштабом, во вскрытии геологической сущности региона, в усовершенствовании изобразительных средств (цвет, тональность). Д. В. Наливкин обладал хорошим вкусом и тонким пониманием законов картографии. Короткое время весной и в начале лета 1930 г. он был директором Института геологической карты. Можно уверенно сказать, что много лет читавшийся им курс «Геология СССР» и составление геологических карт страны - это единый благородный сплав, составивший целую эпоху в познании Родины.

В моей научной жизни геологическая картография занимает ведущее место. В этой важной ветви геологии сочетается генерализованное моделирование пространственно-временного геоизображения соответствующих объектов и теоретическое следствие, имеющее нередко концептуальное и прогнозное значение.