Российская национальная библиотека (г. Санкт-Петербург)

Великая княгиня Екатерина Павловна (1788-1818). Жизнь и судьба

Одной из задач, которую ставит перед собой феминистское движе­ние сегодня, является написание “женской истории” – истории женских судеб, опыта, оценок и свершенийⁱ. В последнее время, обращаясь к истории русских женщин, мы стараемся по-новому оценить их вклад в культуру общества. Особое место в галерее судеб принадлежит образам русских императриц и женщин царствующе­го дома, которые, благодаря исключительному положению в обще­стве, представляют собой уникальную социальную группу. Тради­ционным для них было совмещение двух функций —воспитания детей и представительскойⁱⁱ. С одной стороны, они получали лучшее из доступного для женщин-современниц образование, обладали большими средствами и властью, но с другой стороны, трагедия не­свободного выбора брачного партнера, ограничения бытовой жизни рамками придворного ритуала, возможность самореализации на политическом поприще только посредством влияния на мужа, сына и т.д. – все эти проблемы проявились в их судьбах особенно ярко.

Одной из замечательных женщин в русской истории была вели­кая княгиня Екатерина Павловна. Пятая, предпоследняя дочь Павла I, Екатерина, благодаря уму, энергии, образованности и чес­толюбию сумела оставить след в истории России. Названная при крещений именем своей знаменитой бабки (сама Екатерина II помо­гала при рождении и была ее восприемницей от купели 21 мая 1788 г.)ⁱⁱⁱ, Екатерина Павловна пыталась подражать ей, создавая образ “просвещенной властительницы”, интриговала, проводя собствен­ную политику, частью которой было привлечение Карамзина.

Просматривая многочисленные воспоминания о ней современни­ков, нельзя не заметить общего духа поклонения и обожания. А.В.Кочубей пишет, что “княгиня была добра, умна и любезна в обществе, так что многие из приближенных, в том числе и знаме­нитый живописец Кипренский, были в нее влюблены”^iv.

Екатерина Павловна получила “воспитание строгое, но сравни­тельно разностороннее для тогдашнего времени”^v. Воспитанием ее ру­ководила гувернантка детей Павла I —статс-дама Шарлотта Карловна Ливен, женщина “отменного ума, неуклонных нравов и убеждений, умевшая в течение с лишком 40 лет оставаться в милости”^vi (твердости характера и качеств графини Ливен С.Р.Воронцов желал генерал-адъютантам Александра I)^vii. Екатерина Павловна хорошо говорила и писала по-русски, что было редкостью для высшего общества XVIII столетия в России, и знала прекрасно не только французский и немец­кий язык, но и английский^viii (что, кстати, тоже было редкостью. – Ю.Ж.). Она изучала математику у профессора Крафта, а политэконо­мии, истории и другим общественным наукам училась у одного из ос­нователей отечественной статистики, академика Г.Шторха^ix.

Своей образованностью Екатерина Павловна гордилась, пользо­валась репутацией умной женщины и при случае умела произвести на собеседников сильное впечатление. Свидетельством тому может служить эпизод, относящийся ко времени ее путешествия по Евро­пе в 1814 г., запечатленный в воспоминаниях адъютанта Александ­ра I генерала А.О.Имберга. Несколько дней марта 1814 г. Екатери­на Павловна провела в Дрездене, дожидаясь Александра и прини­мая различных визитеров: “Когда представлялись ее высочеству все чины российские саксонские, то она очень многих важных лиц, и особенно ученых париков, изволила принимать поодиночке, в ка­бинете, и удивляла ученых немцев своими вопросами так, что они становились в тупик и выходили от нее с восторгом и удивлением глубокой ее учености”^x. Впервые на политической арене великая княжна Екатерина Павловна появилась в связи с обсуждением во­проса о возможности ее брака с представителями различных дворов Европы. В связи с проведением политики упрочения союза с Фран­цией в сентябре 1808 г. в Эрфурте всерьез обсуждался вопрос о браке Наполеона с одной из сестер Александра I, впервые поднятый еще в Тильзите. Французский посланник в Петербурге, генерал Л.Коленкур, записал в своем блокноте среди прочих сентенций, озаглавленных им “on dit” (“говорят”): “Когда императору Алек­сандру выражали сожаление, что ему придется расстаться с сест­рою Екатериною, она сказала, что нечего жалеть, так как она явится залогом вечного мира и что ведь ее выдадут за величайшего из когда-либо живших людей”^xi. Не исключено, впрочем, что это высказывание было фантазией Коленкура, страстного сторонника франко-русского союза, потому что придворные дамы русского двора передают реакцию великой княжны иначе. Записки фрейли­ны М.С.Мухановой донесли до нас резкую фразу, будто бы сказан­ную Екатериной отцу: “Я скорее выйду замуж за последнего русско­го истопника, чем за этого корсиканца”^xii. Графиня Шуазель-Гоффье подводила под этот отказ политическую платформу: “Александр был не прочь согласиться на этот брак, но встретил та­кую сильную оппозицию со стороны императрицы Марии Федоров­ны и самой молодой великой княжны, что должен был им усту­пить. Они обе были женщины с характером и открыто восстали против континентальной системы, принятой Александром”^xiii.

Довольно скоро после провала брачных переговоров с Наполеоном Екатерина Павловна была помолвлена с принцем Георгом Гол­штейн-Ольденбургским, своим двоюродным братом, впервые прие­хавшим в Петербург в марте 1808 г. иезуит граф Жозеф де Местр, проживший в России около 14 лет (с 1803 г.) в качестве посланника сардинского короля Виктора-Эммануила, в одном из своих подроб­ных писем-отчетов в Италию, замечал: “...первое ее желание за­ключается в том, чтобы не оставлять своей семьи и милой ей Рос­сии, ибо принц поселяется здесь, и вы можете представить, какая ожидает его блестящая судьба... Он уже обратил на себя внимание в качестве Ревельского губернатора, он всеми силами старается усво­ить себе русский язык, и по всему видно, что его главная забота – снискать благорасположение своей новой Родины”^xiv.

Ходившие слухи о романтическом увлечении Екатерины Павлов­ны блестящим генералом Барклаем-де-Толли не смогли помешать этому браку^xv. Выйдя замуж за принца Ольденбургского и, возмож­но, оставив мечты о влиянии на крупную европейскую политику, Екатерина Павловна не лишилась возможности влиять на своего брата, императора Александра, а также сделала ставку на карьеру мужа. 18 апреля 1809 г. состоялось бракосочетание, в честь которо­го Г.Р.Державин написал оду “Геба” (“Славься им, Екатерина, / Славься россиянкой быть!”), а 29 августа 1809 г. Екатерина Павлов­на прибыла в Тверь “с супругом своим принцем Георгием Гол­штейн-Ольденбургским, для постоянного здесь пребывания”^xvi.

Герцог Ольденбургский был назначен Тверским генерал-губернато­ром (под его управление подпадали три большие губернии северо-запа­да страны – Тверская, Ярославская и Новгородская), а также главным директором Министерства путей сообщения. Принцу были даны самые широкие полномочия. Указом от 20 ноября 1809 г. его предписания было повелено исполнять с такою же точностью, “как бы от Его Императорского Величества последовали”^xvii, а 19 октября вы­шел высочайший указ о Комитете по благоустройству г.Твери. Этот комитет, также подпавший под начало принца, просуществовал до 1827 г., особенно активно он работал в 1810-1811 гг., когда был пере­строен старый дворец Екатерины II (по проекту К.И.Росси), благоуст­роены набережные, построены каменные дома для многочисленной свиты герцога^xviii. Знакомясь с материалами, относящимися ко времени пребывания в.кн. Екатерины Павловны в Твери, мы пришли к выво­ду о существовании весьма своеобразного “культурного гнезда" (пользуясь определением Н.К.Пиксанова^xix).

Благодаря особому положению ее правителей, Тверь того времени представляла собой как бы “государство в государстве”. Александр I, по воспоминаниям очевидцев, сказал даже как-то сестре, любуясь пейзажем: “У тебя тут... маленький Петергоф”^xx (заметим здесь, что Петергоф мог вспомниться императору не только как прекрасное созвездие дворцов и парков, но и как место пребывания двора опального Петра III). Во внутренней жизни этого “государства” пе­реплетались две противоречивые тенденции: с одной стороны, при­влечение ко двору большого количества, как мы бы теперь сказали, иностранных специалистов, с другой – проводимая Екатериной Павловной линия подчеркивания “русскости”. Обратимся к фак­там. В 1810-1811 гг. в окрестностях г. Твери производились иссле­дования минеральных источников, для чего были приглашены не­мецкие профессора Рейсс и Шнабель^xxi. В Комитете по благоустрой­ству г.Твери делами заправлял немец А.Ф. фон Дребут (принц сам хлопотал о предоставлении ему бесплатной квартиры)^xxii. Сформиро­ванный Г.Ольденбургским Корпус инженеров путей сообщения почти сплошь состоял из лиц иностранного происхождения. В ме­муарах декабриста Д.И.Завалишина есть эпизоды, относящиеся к детским годам, прошедшим в Твери, где его отец служил генерал-инспектором путей сообщения. Завалишин вспоминает: “...при первом формировании Корпуса инженеров путей сообщения в него вошло множество иностранцев разных наций, которые почти еже­дневно бывали у моего отца... Деволан, Карбенье, Базен, Дестрем и другие были французы, Бетанкур (знаменитый механик, возглавив­ший Институт путей сообщения в Петербурге, где учи­лись будущие декабристы С.И. и М.И.Муравьевы-Апостолы. – Ю.Ж.), Эспехо, Сабир – по происхождению испанцы, Трузсон, де Витте и др. – немцы. Были голландцы, датчане, итальянцы и др.”^xxiii.

И принц, и Екатерина Павловна заботливо относились к своим поданным. Сохранился один достаточно ехидный анекдот, дошед­ший до нас из писем немца-путешественника, посетившего Россию в 1810-1811 гг. Он писал: “Ордена Аннинский и Владимирский раздаются в России весьма щедро и не совсем разборчиво. Вы може­те в Петербурге встретить множество пожалованных этими креста­ми молодых чиновников, которые прослужили не более одного или полутора года. Особенно изобильно и торовато расточаются эти на­грады по Ведомству водных сообщений, состоящему под убавлени­ем принца Петра-Фридриха-Георга Голштейн-Ольденбургского. Стоит кому-либо из его подчиненных, хотя бы простому писцу, сойти в воду по колено при распоряжении работами на глазах принца, совершитель такого подвига может быть твердо уверенным в скором получении Владимирского креста”^xxiv. Великая княгиня Екатерина, вероятно, руководила своим мужем, став за его спиной реальным губернатором. Мемуарист вспоминает: “Великая княги­ня часто принимала участие в делах убавления: заставляла принца делать внезапные ревизии уездов и в городе”^xxv. Екатерина Павлов­на, при всем своем женском обаянии, обладала сильным мужским характером (вспомним отзыв о ней де Местра: “Это голова, способ­ная на дальновидные планы и на сильную решимость”).

В полной мере характер ее проявился во время Отечественной войны 1812 г. Она писала гневные письма своему брату-императо­ру, предавая ему общественное мнение и упрекая его в пассивности (после занятия французами Москвы): “Вас громко обвиняют в об­щем разгроме и отдельных разрушениях, даже в потере чести госу­дарства и Вашей лично. Это говорит не один какой-нибудь класс, вас винят все”^xxvi; просила его послать ее мужа в действующую ар­мию (когда ни Александра, ни Константина там не было), едва оп­равившись от родов, сама рвалась к театру военных действий. В письме от 6 декабря 1812 г. Александр отвечал ей: “Дамам не место в армии. Это послужило бы прецедентом для других и увеличило и без того большой обоз”^xxvii.

Она говорила: “Всего более сожалею я в своей жизни, что не была мужчиной в 1812 году”^xxviii. Екатериной Павловной был составлен один из первых планов ополчения. “Ранее других, собственно еще до Манифеста об ополчении, 30 июня (Манифест об ополчении вы­шел 18 июля 1812 г. – Ю.Ж.) началась организация отдельного ба­тальона в.кн. Екатерины Павловны... В первую очередь брались “охотники” (добровольцы), затем те, на кого приходилась рекрут­ская очередь. В виде поощрения княгиня принимала на себя за всех воинов платежи государственных податей и оброчных денег, пожизненно освобождая от них вступивших в батальон”^xxix.

Существует легенда о том, что Екатерина Павловна лично помог­ла игуменье Тверского Христорождественского монастыря Шван­вич эвакуировать детей из Московского Военно-сиротского дома в Ярославль^xxx.

Важен вопрос и об отношении Екатерины Павловны к благотвори­тельности. Благотворительность была одной из немногих доступных для женщин форм участия в общественной жизни. Отечественная война 1812 г. явилась катализатором общественной активности всех слоев населения Российской империи, новым шагом в развитии об­щественного самосознания. Первая женская светская организация в России, Женское патриотическое общество, возникшая в Петербурге в ноябре 1812 г., была благотворительная.

Благотворительность существовала в русском обществе и до войны 1812 г.^xxxi Но в военную пору это явление приобрело новый смысл, а понятие – новые оттенки значения. Еще в “Приглашении о вступлении в члены Общества, опубликованном 15 ноября 1812 г. в журнале “Сын Отечества”, говорилось: “...прилично ныне свету доказать, что Русские жены не уступают своим супругам, братьям, сыновья в любви к Отечеству. Природа, не даровав им силы телес­ной, умножила в них силу душевную. Нельзя им подвизаться за Отечество, но они избирают другой способ быть полезными верным его сынам”. Таким способом является благотворительность, посред­ством которой “они будут сильно содействовать к истреблению об­щего врага человечества и к возвращению спокойствия нашему Отечеству, а с ним и всему миру”^xxxii.

Авторы “Приглашения” писали: “Никогда любовь к Отечеству не ознаменовалась между нами столь блистательными подвигами, столь трогательными чертами, как ныне. Сему священному чувству свойственно умножаться среди народных бедствий, посреди боль­ших опасностей и больших надежд. Любовь к Отечеству рождает Героев, стремящихся с неусыпным рвением на защиту престола и алтарей. Но желание быть полезным обществу не заключается в одном мужеском поле. Руководствуясь сими чувствами, С.Петербургские дамы положили учредить ПАТРИОТИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО... И так ПАТРИОТИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО С.ПЕТЕРБУРГСКИХ ДАМ будет иметь единственной целию при­зрение всех от войны страждущих семейств, по мере возможности и общего содействия”. И далее: “Оно надеется также, что и в других городах Империи будут основаны на тех же самых правилах, такие же патриотические общества...”^xxxiii. Женские патриотические обще­ства были созданы в 1812-1813 гг. во многих городах России (известно о существовании Пензенского женского патриотического общества^xxxiv, в отчетах о деятельности Патриотического общества в Петербурге за 1816 и 1817 гг. перечислены губернии, из которых в Петербург поступали средства, и среди них Тверская губерния). Лично Екатерина Павловна давала Патриотическому обществу в Петербурге 15 тысяч рублей ежегодно (что более чем в 2 раза пре­вышало сумму, жалуемую обществу его официальной покровитель­ницей)^xxxv. Александр I писал сестре в одном из писем: “...что касает­ся Патриотического общества, почему бы Вам не сделаться его чле­ном”^xxxvi. Отказ Екатерины Павловны встать во главе Тверского и Ярославского отделений общества, был, вероятно, связан с её неже­ланием афишировать и как-либо организационно оформлять свою общественную активность, хотя нам удалось найти документ, под­тверждающий факт существования и активной деятельности в Твери Женского патриотического общества^xxxvii. Активная обществен­ная жизнь Екатерины Павловны в России была прервана неожидан­ной смертью ее супруга принца Ольденбургского в конце декабря 1812 г. Выйдя замуж вторично в 1815 г. за короля Вюртем­бергского, она окончательно покинула Россию в 1816 г. (1813-1815 гг. она провела, путешествуя по Европе, в том числе сопровождала Александра I на Венский конгресс). Она скоропостижно скончалась в Штутгарте в 1818 г., когда ей не было еще и 30 лет^xxxviii.

Самыми яркими годами в жизни княгини остались годы ее влады­чества в Твери. Коленкур писал, что она “ласкала старорусскую партию, переписывалась с выдающимися генералами” и т.д. – сло­вом, как будто “подготовляла издалека большие события”^xxxix. “Большие события” подготовлялись ею в Твери, куда к ней приез­жал император с многочисленной свитой, крупными сановниками и дамами, для которых она устраивала балы с фейерверками. По воспоминаниям очевидцев, к ней приезжали и представлялись фельдмаршал и главнокомандующий Москвы граф Гудович, граф Мусин-Пушкин, А.Л.Нарышкин, Ф.В.Ростопчин^xl, вместе с Алек­сандром приезжали Аракчеев, Уваров и Коленкур^xli. Екатерина Павловна при своем дворе пыталась создать атмосферу, резко отлич­ную от обычаев “большого” петербургского двора, как бы “выстраивала” свой имидж, главными чертами которого стали рус­скость, верность народным традициям. На устроенном ею для Александра балу летом 1809 г. дамы появились в сарафанах, ши­тых жемчугом, на Пасху “было заведено, чтобы после обедни шли во дворец, великая княгиня с каждым христосовалась и каждому яйцо давала”^xlii (вспомним здесь, что Екатерина II тоже всячески подчеркивала “русскость”; письмо ее Фридриху-Мельхиору Гримму от 25 февраля 1796 г.: “...вчера на маскараде великие княжны... и придворные девицы, всего 24 особы, без кавалеров исполняли русскую пляску под звуки русской музыки, которая всех привела в восторг...”)^xliii. Такие черты Екатерины Павловны, как стремление пользоваться только русским языком, попытки ее завоевать авторитет у купечества и более низких сословий, удивляли многих. Де Местр доносил: “Образ жизни великой княгини Екатерины Павловны в Твери поистине изумителен. Она сама учит своего мужа русскому языку, знакомит его с простолюдинами, играя при этом роль переводчика”^xliv. Изумление дипломата станет более понятным, если заметить, что в распространении галломании, утверждении французского языка как ведущего в обиходе высших членов общества главная роль принадлежала женщинам^xlv.

Де Местр был не совсем точен, говоря, что Екатерина сама учила мужа русскому языку, поскольку специально для этой цели в Тверь в августе 1809 г. приехал И.М.Борн, один из основателей “Вольного общества любителей словесности, наук и художеств”. Выпускник Академической гимназии, он затем преподавал в знаменитой Петершуле. Свой педагогический опыт Борн обобщил в вышедшей в 1808 г. книге “Краткое руководство к российской словесности” – одном из первых учебников по истории отечественной литературы “от древнейших времен” до Карамзина. До смерти Екатерины Павловны И.М.Борн служил при ней секретарем, он многое сделал для развития просвещения и культуры в Твери (в частности, по его предложению в Тверь был приглашен О.А.Кипренский)^xlvi.

Особый блеск образу Екатерины Павловны придала ее дружба с Н.М.Карамзиным, которой она очень дорожила. Так же, как и её бабка, Екатерина II, она интересовалась идеями просветителей. В ее тверской гостиной на видном месте лежал бархатный альбом, подаренный ей Карамзиным к 24 ноября 1811 г. Этот рукописный альбом разительно отличался от альбомов светских дам тем, что был заполнен не славословиями в адрес его владелицы, а содержал рекомендации Карамзина относительно политических взглядов и нравственных идеалов. Каждая мысль была цитатой из сочинений Руссо, А.Попа, Боссюэ, Монтеня, Бюффона, Паскаля или самого Карамзина.

Близкими Екатерине Павловне стали записанные в альбоме многие мысли Карамзина. Так, он переписал отрывок из своей статьи “О любви к Отечеству и народной гордости” (“Любовь к Отечеству может быть физическая, нравственная и политическая. Человек любит место своего рождения и воспитания...”), а также столь важный раздел о дружбе (“Вернейшая, приятнейшая спутница жизни для сердца благоразумного, чувствительного от колыбели до могилы есть дружба... В то время, когда все иные утехи, склонности, страсти, удовольствия оставляют нас, когда любовь хладеет в сердце и в воображении, когда честолюбие, напыщенное или обманутое, засыпает в душе утомленной, когда самая надежда отлетает от угрюмой старости, – дружба и тогда еще стоит за нами с кроткою улыбкой приветствия, готовая внимать последним нашим беседам о жизни и мире, ободрять нас именем Провидения, вечности и добродетели”^xlvii).

Такое представление о ценности дружбы заставило Карамзина позже отказаться от лестных предложений Екатерины Павловны – взять ее крестной матерью одного из его детей, от поста Тверского губернатора, от предложения, высказанного ему Александром I, о вступлении в должность государственного секретаря. Превыше всего историограф ценил личную независимость, выражая свое политическое credo словами Жан-Жака Руссо: “Я бы желал, чтобы самодержцем был Бог”. Выраженное в альбоме отрицательное отношение к насильственно вводимым реформам сближает его с написанной по просьбе Екатерины Павловны знаменитой запиской “О древней и новой России”.

Знакомство Екатерины Павловны с Карамзиным относится к 1809 г., ее переписка с историографом, имевшим репутацию “русского Вольтера”, охватывает 1810-1818 гг.^xlviii Н.М.Карамзин проездом из Москвы в Петербург и обратно трижды бывал в Твери у великой княгини. Приезды Карамзина были заметным явлением. Особенно известен факт чтения Карамзиным “Истории государства Российского” в Твери зимой 1810 г. “Дом ее (великой княгини. – Ю.Ж.) по вечерам род монастыря. Г-н. Карамзин, замечательный писатель, читает тут лекции русской истории... и лица, которых она, по здешнему обычаю, удостаивает приглашения на свои вечера, не находят на них иного развлечения”, – писал де Местр^xlix. В Твери Карамзин бывал не только во дворце, но и на вечерах в домах Огаревых, кн. В.П.Оболенского, предводителя дворянства Шишкина. Там мог он встретить чету помещиков Бакуниных – родителей будущего “всемирного агитатора” М.А.Бакунина^l. При дворе Екатерины Павловны фрейлиной жила смолянка О.П.Шишкина, ставшая впоследствии одной из первых русских исторических романисток (ее романы “Князь Скопин-Шуйский”и “Прокопий Ляпунов” вызвали одобрение В.Г.Белинского)^li.

Интерес к русской истории, в том числе и “неписанной”, т.е. к истории последних царствований, был в Твери очень велик. Екатерина Павловна, интересуясь страницами истории, которой “не было в учебниках”, обращалась с этой целью к Ф.В.Ростопчину, отправлявшему ей списки с секретных документов, сделанные им при разборке после смерти Екатерины II бумаг ее Кабинета^lii. Также по просьбе великой княгини Екатерины Павловны Ростопчиным была написана “Записка о мартинистах”, в которой излагалась (правда, весьма тенденциозно) история масонства в России^liii.

Гораздо более значительным документом, вышедшим из недр “тверского салона” Екатерины Павловны, стала записка “О Древней и Новой России в ее политическом и гражданском отношениях” Н.М.Карамзина. Идея “Записки”, вероятно, возникла во время второго приезда Карамзина в Тверь в декабре 1810 г. Он писал брату 13 декабря 1810 г.: “Недавно был я в Твери, и осыпан новыми знаками милости со стороны Великой Княгини. Она русская женщина: умна и любезна необыкновенно”^liv. В беседах с Екатериной Павловной Карамзин много внимания уделял новым государственным мерам, предпринимаемым правительством. Мнения Карамзина были резко отрицательными, а доводы – убедительными. Великая княгиня попросила его изложить свои мысли на бумаге, чтобы передать их Александру I. Уже 14 декабря, по возвращении Карамзина в Москву, она писала ему: “Жду с нетерпением Россию в ее гражданском и политическом отношениях”. В письме от 5 января: “С нетерпением ожидаю Вас и Россию”^lv.

В марте 1811 г. Тверь посетил Александр I. Через И.И.Дмитриева Карамзину было передано приглашение приехать туда же. Карамзин отправился в Тверь с написанными томами “Истории Государства Российского”. В письме Дмитриеву из Твери от 20 марта 1811 г. Карамзин пишет: “Читал Государю свою историю долее двух часов, после чего говорил с ним немало – и о чем же – о самодержавии!! Я не имел счастия быть согласным с некоторыми его мыслями...”^lvi. На следующий день Александр, уезжая, холодно простился с Карамзиным, причиной чему было прочтение им “Записки”. Подача “Записки” была со стороны Карамзина актом гражданского мужества, потому что “Карамзин с суровой беспристрастностью рассмотрел все государственные начинания императора и все осудил”^lvii.

Такая критика, даже с позиций просвещенного консерватизма, не была приятна императору. Близких политических взглядов придерживалась и великая княгиня Екатерина Павловна, которая, как утверждал историк начала нашего столетия Н.Богоявленский, “считала конституцию “совершенным вздором”, а самодержавие полезным не только в России, но и в западноевропейских государствах. Она охотно подписала бы свое имя под известным рассуждением Карамзина “О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях...”^lviii.

Память о Екатерине Павловне живет и в Твери, где в Тверской областной картинной галерее в зале, где она принимала Карамзина, висит ее портрет, и в Аничковом дворце в Петербурге^lix, и на земле Германии: в замке Анштальт Штеттея, когда-то принадлежавшем Екатерине, королеве Вюртембергской, по сей день располагается творческая мастерская для лечения искусством людей, признанных обществом неполноценными. Она была основана врачом Г.Ф.Мюллером, сподвижником Екатерины Павловны еще в Твери. Приезжавший в Санкт-Петербург для открытия выставки художников этой мастерской в залах Инженерного замка священник Клаус Дитер Коттник вспоминал о великой княгине в речи на открытии выставки летом 1995 г.