Сарра Шпитальник

Кишинев

Молдова

Интервьюер Наталья Фомина

Дата интервью: июнь, 2004
Кассета № 1, сторона А

[21-го] июня 2004 года. Я беру интервью в Кишиневе у Сарры Соломоновны Шпитальник.

Представьтесь, пожалуйста, Сарра Соломоновна.

Я родилась в 1928 году, 6 сентября. Мать у меня потомственная кишиневка. Что я знаю о предках? Значит, бабушка, урожденная Брик, и в замужестве Орентлихер.

Орентлихер - мамина девичья фамилия?

Мамина девичья фамилия. И это… Она мне говорила, что имеет какое-то отношение к Бал Шем-Тову - это религиозный лидер, по линии ее отца. Но отца моего… своего моя мама не знала. Дело в том, что она с 1905 года, и когда бабушка была беременна, отца убили на русско-японской войне, так что фактически она росла без отца.

А как звали деда по материнской линии?

Сруль. Израиль. Сруль звали. Вот.

А бабушкино имя?

А бабушка - имя Хава,

Хава?

Дочь Шмоэля. Дочь Шмоэля Брика. Значит, в Джойнте работает один Евгений Брик, Евгений Павлович Брик. Мы в каком-то родстве, в котором разобраться мы, конечно, не можем. Вот.

И дед тоже был кишиневец?

Нет. Дед был с Украины из Старо-Константинова. У меня даже есть документ, он был старо-константиновский мещанин, там написано. На самом деле он был частным учителем.

А Старо-Константинов – это Хмельницкая область?

Это где-то там.

В общем, с Подолии он родом.

Да, да, он оттуда.

Из Подольской губернии.

И он женился на… но каким образом, но это я уже не знаю.

Как они познакомились?

Как они познакомились, это я не знаю. Только знаю, что горе тогда переносилось гораздо… мне, кажется, острее, чем в наше время, потому что у бабушки выпал волос, бабушка забыла читать и писать. Она была грамотная. Так она тяжело пережила. Она осталась с сыном на руках и беременная… беременная своей дочкой. Это он успел сказать, уходя на фронт, чтобы дочку назвали Бейлой.

То есть, у нее был сын? У мамы был старший брат?

У мамы был старший брат.

Давайте вспомним про брата. Как его звали?

Брата звали Хаим, он жил в Палестине с 17 лет. А потом жил во Франции, где его звали Филипп. И участник французского сопротивления. И умер он через несколько лет после войны.

Он уехал в Палестину как халуцим?

Он уехал в Палестину. Нет, он спрятался где-то в поезде и таким образом он добрался до Констанцы и оттуда пароходом. Но в Палестине ему не очень везло. В общем, его мобилизовали там, и он должен был стрелять в своих, забастовщиков каких-то, он не смог этого преодолеть и уе… удрал во Францию.

Его мобилизовали англичане, получается?

По-видимому.

Она же была подмандатной территорией…

Да, да, по-видимому… Ну, что-то нужно было стрелять… В общем, он не мог стрелять в своих, и он удрал. Сбежал, и он жил до войны он во Франции. Было даже так, что бабушка его навестила, когда была Всемирная выставка в 1937 году. Мне уже было 9 лет, и я это прекрасно помню. Бабушка была у него. И у него был сын чуть моложе меня на несколько месяцев, Серж.

А о его жене вы что-то знаете?

О его жене знаю. Его жена Фира погибла в Освенциме. Он… он бежал на юг Франции, был в Виши, где-то там, в Сопротивлении.

На неоккупированной…

Да. Сына отдали они какому-то французу, и он выжил. Мой двоюродный брат, значит. И… а она думала, что поскольку у него было английское подданство, и оно передалось ей. Она надеялась, что это подданство ее…

Спасет?

Спасет. Но она попала в Освенцим, и погибла.

А Филипп?

А Филипп пережил войну, женился на своей однокашнице по Сопротивлению, мы ее не знали, француженке настоящей и ему очень не везло после войны.

А первую жену он привез из Палестины?

Нет. Первая жена она была русской еврейкой, эмигранткой. Он просто с ней познакомился. Одесситкой она была.

Во Франции…

Да, да. Я ее не знаю, я его не видела ни разу.

Сара Соломоновна, а вот имя Филипп он принял во Франции или в Палестине?

Во Франции. Из Хаима он стал Филиппом.

А фамилия свою сохранил?

Сохранилась. Он Орентлихер. А потом сын после войны, после его смерти уехал в Америку, и там он стал Орентом. Орент.

Сократили.
Сократил он.

А Филипп умер?..

Филипп умер. Умер в 60-е годы.

А жили они после оккупации?..

Брив.

Брив?

Брив, такой город на юге Франции.

На юге Франции?

Они жили. Он жил со своей новой женой. А его сын Серж жил у сестры матери и с ней же уехал. Но мы очень редко переписывались, а теперь совсем никак. Уже сколько я прошу у людей…

То есть, вы с ним сейчас связь потеряли?
Я знаю, что он женат, что у него трое детей, что он какой-то менеджер по компьютерам, все это я знаю.

А где Серж живет?

В штате Нью-Джерси. Но больше ничего не знаю. Уже очень много лет я ничего не знаю. Во всяком случае, уже 15 лет нет уже моей мамы и с тех пор мы

потеряли друг друга.

Перестали поддерживать отношения.

Давайте тогда вернемся к бабушке. Что вы помните, что вы можете рассказать о бабушке?

Я все помню. Я все могу рассказать. Значит, царское правительство положило бабушке три рубля…

Пенсии?

Пенсии. И, кроме того, она потом фиктивно вышла замуж за мужа своей сестры, которая погибла, можно сказать в результате погрома 1905 года. И эта сестра…

905-го или 903-го?

905-й. Следующий. Был еще один погром, о котором почему-то мало говорят, почему-то.

Да, больше известен первый.

А он был тоже, значит. Это была сестра бабушки, тетя… Мы ее звали потом, я ее, конечно, не знала, тетя Сура-Фейга.

Сура-Фейга?

Сура-Фейга. И вот эта… замужем она была за Зильберманом, служащим еврейской общины. И у нее было много детей, всех я не знаю, но ближе всех была у нее дочка Сося, которую мама даже считала своей сестрой. Мы очень были близки семьями. И эта тетя Сура-Фейга держала молочную ферму.

Под Кишиневом?

Под Кишиневом. И в дни погрома погромщики их не тронули, но все стадо коров загнали в реку Бык, тогда река была полноводной. И когда она осталась без этих коров…

Так они уничтожили этих коров?

Да, да. Они их загнали, потопили. И когда… она уехала в Одессу, где у нее были дочери. Я даже имен уже не знаю. Эти Дочери… вдруг она узнала, что эти дочери тоже скончались в какой-то эпидемии. И она вернулась, и был морозный день. Она упала на улице, люди думали, что это был эпилептический припадок, а очевидно это был инфаркт, и она умерла. Это бабушкина сестра.

Остался вдовец. Вдовец в то время был кассиром в резнице на улице Поповской, сейчас это переулок Цирельсона, и этого здания уже нет… И в этой резнице значит… он пожалел бабушку, которая осталась с сыном и с дочкой. А до… мою мать, он любил больше, чем своих детей. Она вообще была очень добродушной, очень милой женщиной. Вы увидите фотографии…

А мама была моложе его детей?

Да, да.

Сестра была старше, наверное, бабушки?

Да. Да. Она была… мама, была моложе. Брат уехал уже. И мама настолько его полюбила, что, учась в гимназии, одну из своих работ она подписала не Орентлихер, а Зильберман по его фамилии. И эту работу не признали, и мама поэтому потеряла… вот эти экзамены тогда в частной русской гимназии. Потом …

Ну, вот она училась в гимназии благодаря уже Зильберману, я так понимаю? Он помогал бабушке?

Ну, дело в том, что бабушке… Ну, тогда, вообще… поскольку она числилась сиротой, то можно было и бесплатно. Сначала это было высшее начальное училище - четыре класса. А потом была гимназия Скоморовской, известная в Кишиневе гимназия. Они считались еврейскими, преподавание велось на русском. Но читали там историю евреев, и какие-то традиции. Но языка… идиш она знала, а иврит там не преподавался. Нет.

Не учила?

Нет, не преподавался. В общем, она…. Значит, история эта имеет продолжение в том смысле, что все-таки, чтобы сводить концы с концами… А дочери и сыновья Зильбермана были очень требовательными, то бабушка сдавала комнату. И вот однажды пришел квартиру снимать молодой человек из провинции. Это был мой папа. Сперва ему комната очень не понравилась. Это был земляной пол, я еще помню это. При резнице им давали казенную, от общины, вот эту квартирку.

Они жили в казенной квартире?

Они жили в казенной. Квартирка была…

А что такое резница?

Это там где режут куриц и…

Там, где шойхет?

И шойхет. Да, да. Там было три шойхета, даже я помню их. И они, значит… Мой будущий папа… сначала ему очень не понравилось, потому что бедность была. Говорит, какая-то… какой-то топчан, накрытый белой простынью, чистой, правда, занавесками и все, ничего в этой комнате не было. И он ушел. Но через какое-то время его потянуло, он вернулся, через какие-то месяцы. И он… в общем, они полюбили друг друга постепенно.

В первый свой визит видел маму?…

Нет.

Значит, какой-то внутренний голос его вел?

Что-то было. Но, во всяком случае, это был счастливый брак. В 1927 году они поженились, а я - 28-го года.

Давайте тогда поговорим о папиных родителях.

Папа очень интересный был человек, очень своеобразная биография. Значит он родом из еврейской земледельческой колонии.

Это очень интересно.

Его родители арендовали, а потом даже приобрели участок земли. Он из семьи, где было 7 сыновей. Каждые три года бабушка Хая Молчанская, и дед мой был Меер Молчанский. Значит, но главой семьи была бабушка Хая, женщина, соблюдавшая традиции, в парике. У меня есть фотография, потом покажу. И вот, было семь сыновей, и только мой папа не очень хотел работать. Он очень хотел учиться. И он ходил в хедер. Там был знаменитый ребе.

И кто же это?

Ребе Штейнберг. Там был знаменитый ребе.

А где это была эта земледельческая колония.?

Это земледельческая колония. Это местечко Домбровены, Сорокского уезда. И… э-э-э…

Папа там и родился?

Папа там родился. Папа был предпоследним из семи сыновей. Когда ему было 11 лет, у него было несколько историй в молодости, которые оставили отпечаток. Во-первых, он стал атеистом. Ребе… и ребе говорил, что такой порядочный человек, даже атеист, это очень хорошо.

А почему он стал атеистом?

Ну, каким-то путем, каких-то логических умозаключений, каких-то несоответствий. Потому что был он очень способный, много… он все это изучил. Ну, и братья протестовали против того, что он хочет учиться, он очень хотел учиться. В 11 лет он поссорился с семьей и уехал в соседнее село, где были евреи, и он им преподавал то, чему научился сам. Ивриту. Иврит, то есть, древнееврейский, мы тогда называли, и молитвы, все… и Тору, все это он преподавал.

В 11 лет?

В 11 лет. Когда ему было 12, он приехал домой с мешком сушеных слив, чернослива и имел еще две рубашки, приобретенные сам…. Как тогда это все проделывалось? Значит каждый, допустим там было несколько еврейских семей. Так одну неделю он жил в одной семье, другую в другой. Вот так он кормился.

И они ему еще платили?

Ну, что-то видимо, потому что… Или дарили, или платили, я уже не знаю. И потом он что-то скопил и поехал в Сороки, поступил в еврейскую гимназию. Он был на квартире, где были девушки. Очевидно, там был роман. Он не любил об этом говорить. Но я знаю, что его девушка одна, она была подпольщицей, коммунисткой. Это - семья каких-то Киржнеров. У них была мельница. Вот это все, что я знаю. И что они потом очень сильно пострадали. Во время одного из наводнений эту мельницу…

Снесло?

Ну, во всяком случае, она пострадала.

А имя этой девушки вы не знаете?

Керчман.

Фамилия?

Да, фамилия Керчман. Она в Румынии известной была коммунисткой потом, чуть ли не в правительстве Чаушеску. Я не помню. Мина, по-моему. Может быть, Мина, но я не уверена. Потому что он очень это… не хотел, чтобы об этом говорили. Во всяком случае, она его привлекла к марксизму, и, кроме того, в тех районах, в Сорокском уезде, в Вертюженах, в Домбровенах был учитель Магин. Самуил Абрамович Магин, он родом был из Херсона. Он… он преподавал им марксизм, фактически. Что его жена Лия Исааковна, в общем, это были известные там люди во всех этих местечках. Они остались знакомыми на всю жизнь.

Папа?

Да, потому что потом они тоже оказались в Кишиневе. Как папа попал в Кишинев… В 18-ом году румыны вошли в Бесарабию, и… ну, войска были разные. Были и мародеры. В семье Керчманов какой-то солдат забрал какие-то часы и еще какие-то мелочи, а мой папа его запомнил, а так как он был… он вообще был отчаянным в молодости, видимо, очень смелым. Всегда был смелым. Потом был парад, и он узнал этого солдата.

В Сороках был парад?

В Сороках был парад. Румынский. Можно отключить на минутку?

…

Я буду знать, конечно.. В общем, он обратился к офицеру и сказал, что вот этот солдат, он указал на него. Он ограбил моих хозяев. Этот офицер ему сказал: «Хорошо». Вещи все вернули. Что было с солдатом, я не знаю. Но папе он сказал, офицер, чтоб тебя в 24 часа в Сороках не было. И так папа приехал в Кишинев без денег и почти без знакомых. Ну, евреи вообще, это теперь они не такие сплоченные, как они были. Они очень сплоченные были. Он нашел своих земляков или близких земляков, и вот Самуил Абрамович Магин поручил ему, он уже жил в Кишиневе, он занимал какой-то высокий пост в ЕКО - Еврейское кооперативное объединении какое-то, которое финансировалось из Лондона. И он поручил папе обучать своих детей ивриту. У него было два сына. И папа рассказывал… Папа всю жизнь мечтал быть педагогом. Но это ему не удавалось. Не удавалось и его дочери. Я тоже много преподавала, но я не считаю себя хорошим педагогом.

Может, вы ошибаетесь?

Нет, нет. Мне они на голову садятся. Вот у папы это все очень хорошо получалось. И два этих сына Самуил Абрамовича Магина, Нюка и Додик учились у него ивриту. Но этого недостаточно для того, чтобы прожить и он пошел на курсы бухгалтеров. Всю жизнь он бухгалтерию ненавидел, так и до самой почти смерти проработал бухгалтером. Значит… вот он попал в Кишинев, он попал на квартиру…

Вот они поженились.

Они поженились.

И где же они жили первое время?

Они жили первое время прямо в этой комнатке несчастной, а потом они сняли квартиру напротив. Это дом, где они сняли квартиру, он существует и сейчас. Это сейчас называется переулок Церельсона, угол Октавиана Гога сейчас это. Тогда этот дом принадлежал разорившимся помещикам Мече-Николаевичам. Русские аристократы, которые... Там уже осталось… там один сын, я не знала тогда, что это значит, но я слышала, мне уже было 2 года, и я все время слышала, что один гомосексуалист, а второй… или картежник. В общем, короче говоря, они свою мать разорили, и со временем этот дом и флигель, который там был, купил его еврей, некто Флешель. Но мои родители очень с ними подружились. Мы там прожили до того, что мне было 7 лет.

Они подружились с Флешелем, или?..

С Флешелем, но Марья Петровна Мече-Николаевич очень хорошо к нам относились. И в особенности ко мне, потому что… но что-то во мне видимо, было, что их привлекало, потому что… ребенок…

Маленький ребенок, очаровательный…
Не знаю, насколько очаровательный, но, во всяком случае, они меня любили. У них был черный двор. То есть, там были ящики с мусором, там были… туда надо было выливать помои. И этот черный двор… значит, была собака страшная. Вот, я как-то туда забрела, и собака мне разорвала вот тут щеку (показывает), мне было два года. И мамина подруга тоже сняла там какую-то часть этого дома барского, и они мне ставили мне мокрое полотенце, в общем, когда пришел врач, а врач это был кишиневский любимец, доктор Шлиссель, который лечил всех… ну, всех наших знакомых. Он сказал, что хорошо, что не сразу меня позвали, а то я бы ушил и был бы шрам, а так шрам будет незаметным. Папа очень хотел, чтобы я не боялся больше собаки, и через какой-то год повел меня опять: «Не бойся этой собаки, это хорошая собака, ты видно просто зацепилась тогда, каким-то образом попала в цепь. Короче говоря, она папе оторвала всю губу.

Боже мой!

Да.

Совсем весело.

Тут уже зашили, тут уже пришлось зашить. Это были, это мои первые детские впечатления. Там был сад, там был бульдонеж, который тогда в Кишиневе это была редкость. Да, да, да, бульдонеж…мы с соседними ребятишками очень хорошо играли в индейцев, потому что в кустарниках можно было вигвам устроить. Было очень счастливое там детство. Но у нас в доме это вечно был караван-сарай, потому что приезжали из Домбровен, Вортюжен и других близлежащих местечек, это нужно было обратиться к Шломе Молчанскому. И знали, что там всегда будет стол и дом. Мы… Ну, у нас… Детство мое было немножко омрачено тем, что моя мама не сумела родить как… легко. Почему-то не сделали кесарево, меня вынули щипцами, трое суток она мучилась. И она почти ослепла, потеряла зрение тогда. И поэтому ей делали уколы в глаза, это тогда была редкость.

…

Замечательные офтальмологи здесь были. Здесь были… Была клиника Тумаркина частная, очень хорошая. Была доктор Фаина Чегорская, которая просто стала нашим… другом нашей семьи, так она полюбила мою маму. Она рассказывала ей разные истории, в это время ее колола. Это было как-то легко и просто. В общем, приостановили процесс, но посоветовали ехать в Вену. Вот в возрасте пяти лет, я оказалась, таким образом, в Вене с мамой, с папой. Папа каким-то образом раздобыл деньги, очень трудно было, но мы поехали. И они там слушали… они там, в оперу ходили, меня оставляли в этом холодном номере…

Одну?

Одну.

Сколько вам было лет?

Пять. Но вы знаете, я помню. Я помню Шенбрунн, я помню Пратер, я помню кровать Марии-Терезии, в музее. И фотография есть одна, такая общая. Это не характерно, не характерно...

Интересно, что вы помните это.
Но, видите ли, у меня мамина память. Она до последнего дня все помнила. А я читаю лекции сейчас без бумажки, так, а мне 76-ой год. Вот в сентябре будет 76. И пережито очень много, так что с памятью…

Все в порядке.

Но, конечно, есть такие… есть такие... Я могу какое-то имя забыть, но в принципе я помню. И настолько помню Вену, что когда мы оказались в Черновцах уже после войны, то я сразу сказала, как Черновцы построены по такому же плану и это действительно Австрия, это же был австро-венгерский город, и поэтому они очень похожи.

И как долго вы были в Вене?

Несколько недель.

И маме помогли там?

Нет. Маме сказали, что у вас доктор Чегорская, которая у нас практикует, каждый год приезжает, и вы вполне можете на нее положиться. Значит, успокоили, вот в таком смысле. И, кроме того, они видели многое мама с папой там. Но, я почему помню Пратер, потому что я страшно испугалась. Папа же все время меня старался воспитать… Поскольку ему сказали, что больше детей не будет. Маме больше нельзя было рожать. Так он хотел из меня сделать героя, и он меня сажал меня на двухколесный велосипед, чуть ли не совсем в детстве, потому я до сих пор не умею… Потому и в Пратере я тоже очень очень испугалась, потому что там и скелеты были…

В вашем лице он хотел видеть и сына, и дочь, и всех детей!

Всех детей. Он был очень чадолюбив. Ну, и его ждало… он не знал, что его ждет трагедия, что у меня детей не будет. У меня не было детей. Ну, в общем, в шесть лет я поступила в школу. Рано, потому что маме было очень трудно со мной, хоть она не работала уже. Она одно время работала

просто кассиром в магазине, когда они только поженились. Но потом уже папиной зарплаты… хватало на…

А мама, извините, кончила гимназию?

Нет.

Сколько классов?

Семь. Семь классов.

То есть, она на бакалавра уже не сдавала?

Нет. Она не сдавала, потому что она написала Зильберман…

Фамилию?

Да, чужую фамилию. Ей не зачли… ей не зачли первую письменную работу, и больше она не пошла… Она еще тогда не была замужем. Она устроилась кассиром. Она стала уже немного, ну, одеваться, подруги у нее были… и все такое…

Помогала бабушке?

Помогала. Но уже особой нужды не было. И… когда мне было семь лет, купили квартиру. Не дом, а квартиру. Внизу жила... это был… Я, обязательно опишу, еще когда-нибудь этот, изумительный двор. Это был проходной двор, он соединял две улицы - Екатерининскую и Часовенный переулок. Там было 26 квартир, и по какому-то совпадению, во всех 26-ти квартирах жили евреи, причем самые разные. От одного что… что был женат на проститутке, и интеллигентные люди, и всякие разные…

Всех сословий…

Всех сословий. Можно было услышать все что угодно… Да, вот…

А на каком языке говорили во дворе?

На идише очень много говорили, но русский все знали. Русский знали, хуже знали румынский. В местечках больше знали молдавский. Вот бабушка знала молдавский, а мама уже не знала. Так все и осталось…

А дома у вас?

Дома у нас говорили по-русски и на идиш. Но я идиш плохо знала до войны. Я знала русский, потом когда я пошла в первый класс в шесть лет, маму вызвала учительница, у меня была очень хорошая учительница первая моя, Елена Богос. Она была, по-моему, из местной аристократии. И она вызвала маму, и сказала, что ваша дочка кроме как поздороваться по-румынски не умеет, ничего не знает. Мама сказала: «Пусть она посидит, там видно будет. Я, к сожалению, ей помочь ничем не могу, потому что я языка не знаю» А папа работал очень много. Он был бухгалтером в нескольких фирмах, для того, чтобы свести концы с концами. Он приходил очень поздно домой, и плюс у него всегда была общественная работа. Он был членом Идишкультурного, это была такая Культурлига. Он там всегда работал. И он был левых взглядов, у него были какие-то связи с подпольем.

Коммунистическим подпольем?

Коммунистическим. Он не был крупным там функционером, но при случае что-то помогал, и в этой резнице могли на гектографе чего-нибудь отпечатать. Дома говорят, что там пряталась даже Анна Паукер, это была знаменитая …

Румынская коммунистка.
А вы, вообще, родом откуда?

Я… Паукер?

Ну, так говорят, что она скрывалась. Я не знаю, стоит ли об этом говорить, потому что это было…

Это легенда, скорее всего?

Может быть. Нет.

Нет?

Это не легенда, но, во всяком случае, кто-то из очень крупных там прятался … но как … мама была… мама была не красная, во всяком случае, розовой, можно так сказать.

А еврейская традиция в доме соблюдалась?

В доме соблюдались праздники. Бабушка была… соблюдала все. Бабушка ходила в хоральную синагогу. На Йом-Кипур я бегала ее проведать, как она себя чувствует.

Она целый день пропадала там?

Да, да. Я кончила начальную школу на румынском. Уже в первом же классе получила премию. Быстро я освоила. Потому что мне языки давались куда легче, чем маме. И после четрыех классов…

То есть, вы в первом классе уже были премианткой?

Да. Да.

Первой закончили, окончили?

Да. И потом поступила в гимназию Реджина Мария, это… И успела до войны кончить два класса. Но тогда мы уже жили в этом большом дворе, который я сейчас называю ишув, потому что там… это было, действительно, целое поселение еврейское.

И какая была у вас квартира?

Квартира у нас была такая, значит на втором этаже… этаж это громко сказано, не очень высоко, а внизу жила вот эта мамина сестра, дочка Зильбермана, Сося…Соня…, с семьей. И поскольку уже все больше и больше развивались эти еврейские законы, так папа говорил, что мы должны жить рядом с ними, то уже у нас будет общение, если нас ограничат. Мы уже слышали о том, что творится в Европе, мы знали, например, что хозяин гостиницы, в которой мы останавливались в свое время в Вене, покончил жизнь самоубийством перед депортацией, некто Барон, по фамилии. И мы были из тех, которые…

А уже тогда, я прошу прощения, произошел аншлюс?

Аншлюс? Конечно. Уже, мы там жили с 37-го года, а аншлюс в 38-м. И мы значит… туда перебрались… У нас было 4 комнаты, но 2 комнаты были без окон, были химмель фенстер

На потолке.

Там, на потолке, причем, они всегда были засорены. И две комнаты были приличными чтоб… Ну, это продолжалось у нас вечно кто-то жил.

Но у вас была какая-то своя комнатка или уголок?

У меня была. Нет, но у меня было очень хорошее, очень счастливое детство было. У меня даже был письменный стол был на заказ… очень, с зеленым сукном. У меня была библиотечка.

Библиотечка, на каком языке?

На румынском была, и на русском была. Я по-русски читала с трех лет. Ну, и французский мне очень хорошо давался. Только в 40-м году мой папа вдруг решил, что меня надо обучать ивриту. Но что он сам не может, потому что у него нет времени, и была какая-то женщина Хана Левина. Я очень часто ее вспоминаю… Когда ее спросили, способна ли Сарра, способен ли ребенок, она сказала так: «Особых способностей нет, но это очень интеллигентный ребенок».

Что это значило? Загадочная фраза..

Да. Чуть понимание какое-то, я знаю. В общем, и тогда когда я впервые познакомилась с еврейскими буквами, с алфавитом, но я тут же забыла, потому что вот-вот, пришли Советы. Но этот год был очень…

И занятия прекратились?

Занятия, естественно, прекратились. И тех, кто кончил два класса гимназии, посадили в шестой класс, что соответствует… какой-то соответствует…

…
Это чудная собака…

Продолжаем разговор.
Вот…

И вы пошли в шестой класс?

Я пошла в шестой класс…

И преподавание сразу?..

Преподавание сразу шло на русском. Первый диктант я написала на русском с одной ошибкой вместо… редька через т. И оценка была «хорошо-отлично». Так написано было. Но тут же я … мне было всего 11 с половиной, двенадцать лет, я влюбилась в преподавателя истории Петра Демьяновича, который... Это было что-то сказочное. Невозможно описать, какие это были занятия. Античную историю он преподавал.

Очень интересно преподавал?

Очень интересно. Очень интересно. Но и в гимназии были хорошие преподаватели, ничего не могу сказать.

А эти гимназические преподаватели, куда они делись, когда пришли Советы? Они не перешли автоматически?..

Кто знал, кто знал русский, остался. Кто… Француженка, преподаватель французского, которая меня очень… уехала во Францию, сказала, что по религиозным мотивам. Ничего, что я сижу далеко?

Нет. Микрофон же рядышком.

Вот. И… Потом преподавательница одна, которая преподавала нам что-то ботанику, стала математиком… в общем, в 40-ом году преподавателей часть осталась. А часть… Кое-кто приехал. Вот как раз Петр Демьянович. Он приехал…

Из России.

Из России. Гимназия чем отличалась? Вот насчет религии, например. Там преподавали православную религию, но у нас была католичка, к ней приходил ксендз, отдельно. К нам приходил раввин… Процентная норма еврейская была большая, 25 процентов. Было сто человек в «А» и «Б» , в Реджина Марии. Так нас было в классе «А» 12, а в классе «Б» было 13 или наоборот, это я уже не помню. Ну и молитвам нас обучал ребе. Ну, и я слушала, с удовольствием, православный порой был у нас. После войны это был человек, по-моему, со сторонников Антонеску, потому что о нем много писали Цепердей, некий Цепердей…

Раввин?

Нет, это православный священник. Раввина? Раввина уже не было, конечно. Значит, год этот был интересный 40-ой, все было новым. То что взрослые шушукались, и мы как Павлики Матросовы, тогда все были, потому что кулаки, и все были… воспринимали все это так. Ну и когда началась война, к сожалению, из моего класса очень многие остались.

Не эвакуировались?

Не эвакуировались, и их... Я после войны встретила только двух-трех человек. Значит, теперь есть из параллельного класса Злата Ткач, теперь композитор.

Я знаю.

Знаете, да? Это мы с ней вместе учились в гимназии, и Това Калекштейн, она теперь Немировская, она в Лос-Анжелесе и мы… Она мне звонит буквально… не знаю, каждый день, с тех пор как я овдовела, вообще, каждые две недели.

А что-то еще помните о гимназии?

Да, я помню многое о гимназии. Дело в том, что я поступала в обычную гимназию. А в… перед началом учебного года она превратилась в коммерческую. Мама очень горевала, как же ее дочка будет учиться в коммерческой гимназии. Она не знала, что меня ждет, что война впереди, и что это не имеет никакого значения, но это было очень интересно в том плане, что допустим, если мы изучали ботанику, так тут же товары, что можно продать и что можно купить. Мы изучали двойную итальянскую бухгалтерию с первого класса, и большой упор давался на языки, если вы…. Но я успела только французский учить, но если б я продолжала, в третьем классе начинали немецкий. Не изучали классических языков - латынь и греческий, которые учили в других гимназиях. У нас этого не было. Вот так я два класса кончила. Тоже у меня было с премиями.

А какая у вас форма?

Форма у нас была стражерская. Это… это ужасная форма. Это была синяя юбка-брюки, такая, знаете, как шорты, вот такое вот. Белая блузка и синий свитер. И ремень как у военных и тут разные знаки, это румынский герб, все такое…

А когда ввели эту форму стражерскую?

Когда ее ввели, я не знаю. Но когда я… в первом классе я ее носила. И моя бабушка тогда уже, поскольку резницу уже… уже в резнице она не работала, ее уволили по-старости, она жила с нами

А кем она там работала?

Кассиром.

Кассиром?

Она, значит, уже… Зильберман умер, когда мне было несколько лет, и потом был… бабушка продолжала там работать еще немножко, потом она переехала и уже жила с нами. Так вот она меня одевала в эти все… вот эти все знаки, и говорила на идише «нох а цвох, нох а цвох» - еще гвоздь, еще гвоздь… Ну, вот этот… Ну, 40-ой год, все равно, был очень интересным, все было как-то новым, и я была как-то подготовлена папой, что… Но папа, значит, очень скоро разочаровался. Во-первых, он поступил работать в учреждение Главлесосбыт. И его начальник ему так сказал: «Это у вас авторучка? Какая у вас авторучка?»? У него… ему прислал в 37-м году из Парижа шурин, хотя он его никогда в глаза не видел, авторучка французская. «Была вашей стала нашей». Это было первое такое разочарование. Какой-то ст… Было странно, очень странно. А потом начались аресты. И человек, который он точно знал, что через него давал деньги на компартию, был арестован. Мой папа продолжал быть смелым. Он пошел и сказал, что вот этот человек мне давал деньги на компартию.

В НКВД пошел?

Да. Ему так сказали: «Молодой человек, скажите спасибо, что вас еще не забрали. И уходите подобру-поздорову». Вы знаете, прошло, я даже не могу сказать, сколько лет, наверно шестьдесят. К нам в библиотеку, я же работаю в еврейской библиотеке, пришел… вижу какой-то человек ходит, говорят по-французски, заведующей не было. Полагается в таких случаях, чтобы представить заведующей. Я подошла: «В чем дело»? Он знакомится: «Художник Мильштейн». Это сын того человека, за которого заступился мой папа. Мы разговорились, он знал этот случай. Так что я ничего не сочиняю. Он сейчас художник в Париже, он мне прислал потом альбом своих… я могу показать. Да.

А этого Мильштейна, он, видимо, был крупный коммерсант?

Он был коммерсант, но он был левых убеждений. И вообще, очень многие коммерсанты рассуждали так: «Вот когда придут наши…», говорили так.

Так говорили?

Да. Когда придут наши, мы станем просто служащими в своих магазинах. Очень многие. Конечно, были люди разные. Это то, что… в той среде, в которой я вращалась. Кроме того, сионисты с коммунистами спорили, но не доходило дальше каких-то споров…

Сионисты же тоже были левых убеждений?

Были левые сионисты тоже, были левые, и ревизионисты, сионисты были самые разные. Среди папиных друзей были и такие, и такие…

Это не были взаимоисключающие вещи.

Нет, нет, говорили, общались…